— К семи годам, к первому классу в школе, у меня была такая подготовка в игре на фортепиано, что после прослушивания в музыкальной школе меня зачислили сразу во второй класс.
— С восьмиклассным багажом общеобразовательной школы и отличной музыкальной подготовкой вы покидаете Минск…
— Да. Еду в Молодечненское музыкальное училище. С отличием заканчиваю его по классу фортепиано. По распределению еду в Плещеницкую музыкальную школу преподавателем.
— Музыкальная педагогика, да ещё детская — дело сложное…
— Вы хотите сказать: мука? Нет! Это слово не подходит. Было тяжело, но только на бытовом уровне. Представьте деревянный дом зимой, почти полностью засыпанный снегом, из печных труб валит дым. Идиллический рисунок из мультиков. В каждом классе по печке. Во время урока приходилось ещё и печь топить. А дрова рубил директор. Было у меня девятнадцать учеников. Я единственный преподаватель по классу фортепиано. Стремилась не только привить детям любовь к музыке, но и развивать образное мышление, воспитывать личность, учить ценить прекрасное… На уроках даже рисовали музыку! Как? А вы попробуйте нарисовать то, что услышали. Думаю, что была неплохим педагогом. В «музыкалку» вернулись две ранее бросившие учебу девочки. Говорили: в школе появился такой интересный преподаватель! Работать было интересно и приятно. По вечерам занималась вокалом и композицией, писала музыкальные сочинения. Кстати, затем училась в консерватории.
— Может, кого-нибудь из учеников в люди вывели?
— Когда уже работала в «Песнярах», меня нашла бывшая ученица Люба Ковалевская. Представляете, она окончила то же музыкальное училище, что и я, затем Белорусскую государственную консерваторию и вернулась в школу, с которой и начинала путь в музыку.
— А что было с вами?
— Работая в школе, по выходным дням ездила в Минск, в мою первую группу «Золотые яблоки»…
— И были клавишницей?
— Не только. Я была вокалисткой этой группы.
— Это было время, когда любое подражание Западу считалось ересью и жестоко каралось, а вы предлагали песни рок-плана…
— Запретами остановить объективные процессы невозможно. Появились собственные сочинения, соответствующие рок ‘н’ ролльным и блюзовым стандартам.
— «Золотые яблоки»… И вдруг — «Верасы»…
— «Золотые яблоки» ушли в вуячичевскую филармоническую «Тонику». Услышала, что создается девичий ансамбль. Пошла пробоваться. Там и познакомилась с Ядей Поплавской и позже другими девчонками. Ядя играла на клавишах. Мне не хотелось стоять на сцене с каким-нибудь банальным бубном. Решила взять в руки флейту. Через три месяца уроков у очень мудрого педагога-флейтиста Юрия Кондратенко уже технически довольно сносно играла на новом для себя инструменте. А звук был прекрасен.
— Фортепиано, клавишные, флейта… «Золотые яблоки», «Верасы» и… мужской коллектив «Песняры».
— Дело в том, что Владимир Георгиевич Мулявин в то время рождал рок-оперу притчу «Песня о доле». По сюжету там были женские роли. Искали исполнительницу чуть ли не по всему Союзу. Пробовали даже Валентину Пономареву, но она не подошла Мулявину. Он представлял в этой роли человека совсем иного. Не буду рассказывать, как и когда он решил послушать меня. Спела Мулявину в присутствии Валерия Яшкина предложенное из оперы с листа. «Это то, что надо! Берём!» — почти в один голос закричали они. Я была потрясена! Началась работа. Да такая работа, о которой и мечтать нельзя! Но я знала, знала, что это должно было случиться. Как приходилось работать… Стирая пелёнки сына, брала в ванную листы с партиями и разучивала их. И ездили мы везде, играли на десятитысячных площадках, и места всем не хватало — стояли в проходах. Везде аншлаги! Только жаль, что у меня ничего не осталось на память о том времени. Ни фотографий… Ничего! Все материалы обо мне были утрачены, испорчены, уничтожены. Даже на обложке пластинки, где на снимке я стою на переднем плане, на моем месте красуется огромная буква «С» из названия «ПеСняры». Вот что значит отказать в замужестве лидеру. Я всё-таки крепко его уважала за талант, но для замужества нужна ещё и любовь. Любовь не только за талант… Вы, надеюсь, меня понимаете?
— Ну и как работалось?
— Всяко бывало… Даже страшно вспоминать. Вот пример. Мы были на гастролях в Чехословакии. Расквартировали нас в одной из советских воинских частей. Военные для меня создали незабываемый комфорт. Как-то постучался Борткевич, видимо, рассчитывал побеседовать. В это время по коридору дефилировали Мулявин с Демешко. Борткевич на моем пороге — обида для Мулявина. Так считал ударник: «Убью, сволочь!» — и помчался за казановой-неудачником. Итог — у Борткевича сломан нос. Чешские хирурги бесплатно устранили все повреждения… Трагикомедия в том, что Борткевичу и без того требовалась коррекция, но он боялся наших эскулапов. А тут такой случай! За границей и бесплатно! Почти…
— Не обидно, что сегодня вас забыли?
— Обидно — не то слово. Скорее неприятно. Уничтожение моих материалов — это спланированная акция. Я знаю кем. В связи с 30-летием «Песняров» на ТV выступал Эдуард Ханок и вспомнил обо мне, вспомнил о «Малиновке». Я была первой исполнительницей этого хита. Записан он был в стиле Стива Уандера и в корне отличался от «воплощения» последующими исполнителями. Ханок очень расстроен, что не смог нигде найти первый вариант «Малиновки». И таких примеров масса! Мулявин всё время не подпускал ко мне прессу, затем все упоминания обо мне были «подчищены»…
— В вышедшей книге «Владимир Мулявин. Нота судьбы» вас не забыли…
— Да, там есть небольшое эссе о Песняре. Но вот на презентацию книги пригласить меня забыли. И это неудивительно.
— Как вы ушли из «Песняров»?
— Тихо. Я тогда параллельно с «Песнярами» уже работала в «Каменном цветке». В конце своей песняровской карьеры ездила с ними только на гастроли. Когда один из бонз белорусского музыкального мира плохо отозвался о «Песні пра долю», Мулявин решил её закрыть. А я? Я ушла… Ушла, а память до сих пор возвращается к опере-притче… Это было что-то! Каждое выступление выматывало до изнеможения: ходила сама не своя, избегала любых разговоров, все силы — и физические, и психические — были отданы выступлению. Войдя в образ, долго не могла из него выйти. Центральный выход «Ой, доля ж мая, доля» лишал последних сил. Иногда давать приходилось до четырех концертов в день. Да и работали мы тогда не из-за денег. Нас ждала публика. Вот и пахали, пахали… Такой нагрузки не припомню…
— Сегодня приходится сожалеть, что от «Долі» в записях почти ничего не сохранилось?
— Это — тема для отдельного разговора.
— Ваш постпесняровский период начался…
— …созданием в 1979 году своего бэнда. Мы слегка на манер «латинос» трансформировали красивое название белорусского озера Лосвида, получилось «Лас Вида». Для того времени, когда певцы на сцене стояли почти по стойке «смирно», а слово «развлекательное» даже не произносилось, у нас уже была музыка с элементами шоу, с кордебалетом. Мы такое выдавали! Такие были танцы! А я пела…

И Людмила Михайловна замолчала… Песняровский период творчества она не вычеркнула из своей жизни. Он остался с ней. Он волнует её. А потом была проба на роль Кончиты в спектакле «Юнона» и «Авось» Марка Захарова; работа в оркестре Кролла с Ларисой Долиной и Вейландом Роддом; с неизвестным еще тогда Александром Серовым на (в) Украине; учеба в консерватории по классу композиции; записи своих песен на «Мелодии»; сборка, запись и ремастирование сольного СD «Песни 70-80х»; детская рок-опера «Прыгоды Люстрынкі» для минского театра «Дзея»… Сегодня она работает над трехчастной симфо-рок-оперой, готовит новые сольный и дуэтный альбомы… И непоколебимо верит в доброе, святое и вечное — в музыку!