Юмористический рассказ

Сергей Баландин

Данное сомнительное дело о пяти томах Народного прискамеечного суда без прикрас и досужих домыслов происходило в памятном тысяча девятьсот восьмидесятом году от Рождества Христова в быстроразвивающемся агропромышленном комплексе «село Чувырловка», принадлежащего такому же быстроразвивающемуся коллективному хозяйству «Заветы Рублёва». Поп-расстрига Моисей Абрамович Вейценгольдт-Забухарский был застигнут на месте преступления добровольно-принудительной группой товарищей при исполнении местного Управления по делам тимуровцев в лице её председателя пятидесятитрёхлетнего большевика с тридцатипятилетним стажем работы в сфере идеологической борьбы с инакомыслием и растлением душ товарищем Лидией Христофоровной Продавкиной.

Забухарский молился!
Нет, вы представляете, он плакал от счастья и страха и истово крестился почём зря! Вытирая слёзы умиления со своих впавших скул скорченным пальцем пропойцы и курильщика отечественных папирос с воздушным фильтром «Север», он поскуливал: «Аллах милосердный, спаси и сохрани, пронеси Иегова, чур-чур меня, тьфу-тьфу-тьфу, Христос Акбар!».

Это было уже чересчур! Продавкина остановилась как вкопанная, напрочь позабыв о том, что минутой ранее думала заглянуть в сельпо, дабы отовариться водкой и докторской ливерной колбаской за оставшиеся от прошлого месяца талоны на молоко, выдаваемые как компенсацию за вредность на работе или очень значимым госсотрудникам, или никчёмным работягам – надёжой и опорой партии, – имеющим дело с, мягко говоря, отравой на производстве.

На круглом крупногабаритном лице Лидии Христофоровны со вздёрнутым вверх курносым финским носиком, до сих пор не знавшим самого понятия «морщины» и «удивление», отобразилось нечто похожее на ужас и эйфорию одновременно. Она обеими руками поставила на место упавшую вдруг грудь и зачем-то одёрнула джинсовую мини-юбку, доставшуюся ей «в наследство» от второй внучки, давно забывшей традиционный обряд посвящения в хиппи. Расстрига грустно посмотрел на неё полными слёз глазами и плотоядно улыбнулся. У Христофоровны задёргался уголок глаза, и она несколько раз шаркнула почти новым тапком в пыли. «Колготки опять съехали», – ни к селу ни к городу подумала она.

– Святой отец, прости Господи, да как же вы могли, ёшкин свет, да как, чёрт тебя побери, ты, сукин кот, догадался-то при людях, да ещё в ермолке, ещё с батоном, сволочь, разлагать нашу молодёжь в самом неподходящем для этого месте-то, – она отчаянно пыталась найти в своей начальственной голове знакомые слова, подходящие к ситуации, но почему-то вспоминались только заготовленные реплики с рабфака для иллюстрации положения трудящихся в Америке на профсоюзном собрании. – Скотина, гой!!!
– Сама шлюха! – взъерепенился вдруг товарищ Забухарский, и мелодично грассируя, добавил: – Ты бы вы видела, вы! Вот!! Чу-до…
– Ага, чудо-юдо, это точно, а что это? Как вот это, ЭТО, называется? – промямлила Героиня социалистического труда, разглядывая край какой-то дощечки, выглядывающей из-под полы ризы расстриги, заправленной в стоптанные пыльные потресканные кирзовые сапоги. – А-а-а, опять иконку спёр, гадёныш нерусский, не всё пропил, окаянный паразит?! Не знаешь, прыщ на основании нашего общества, что иконки-то, эта мерзость и пережиток, сейчас за золото партия наша и правительство на «Сотбис» ставит, чтоб тебя, юродивого, накормить да приодеть?! А работать кто будет?! Пушкин??? – Христофоровна, кажется, опять попала в струю и начала набирать обороты, наезжая на антихриста авторитетным бюстом вкупе с архинепоколебимым собственным авторитетом местного значения. Причину же первоначальной своей остолбенелости она, вроде, даже как бы и забыла. Типа… ну…

«Ну не показывать же всему миру свою неподготовленность в таких вопросах, в самом деле! Так ТАМ и усомниться в профпригодности могут… ТАМ могут всё! А чё там всё-таки было, с чего вдруг?», – но вслух добавить ничего не успела, так как экс-поп схватил её за зад, обдал перегаром с чесночно-луковым флёром и нежно прорычал:
– Не пыли, Бурёнка, щас покажу! – и полез свободной от плоти начальства рукой себе, как вначале показалось Христофоровне, в штаны. Если бы кто и увидел со стороны эту картину, то подумал бы, скорей всего, что они оба оплакивают своих усопших в тысяча восемьсот двенадцатом году предков со стороны французской армии. – Чудо! Нет, ты только глянь, атаманша, прикинь! А? А?? А?!! Каково, а!!! Чудо!!!

Христофоровна начала медленно оседать в пыль, а её голова безвольно упала на грудь и упёрлась лбом в брючной ремень представителя враждебного класса.
– А чё это вот вы тут делаете-то, а? – ехидно осведомилась Циля Соломоновна, неожиданно материализовавшись из-за перекошенного сарая с двуручной пилой «Дружба Два» в руке, при этом отчаянно пытаясь окать по-фински и держать себя не хуже того актёра, что снимался в шпионском боевике в роли моссадовского агента за номером 666 с лицензией на продажу. Её пытливый взгляд опустился ниже загорелого обветренного лица Моси и зафиксировал фото из журнала для взрослых тётенек: тимуровская гроза тунеядцев и спекулянтов стояла в пыли на коленях и, стыдливо закатив глаза к Небесам, пыталась лбом оттолкнуться от ширинки бывшего попа. Встать же на ноги из-за перенесённого ужаса от предполагаемого насилия со стороны бывшего церковнослужителя, у неё не выходило. Дополнительные вопросы местной прессы в лице Ц.С. Страдалкиной вызывало и следующее двусмысленное изречение предполагаемого насильника:
– Чаво бьёшься, голова дубовая, отобьёшь на хрен всё, чувырла! – с его картавостью это «чаво» прозвучало неубедительно. Циля, выпучив в праведном гневе глаза, зарычала:
– Расстрелять, повесить, кастрировать ублюдка!!!
– Ещё одна дура, – промямлил Мося. – Иди, иди отсюда, тебе того знать не положено, а ей положено! Иди, говорю, на фиг. Иди, а то ещё групповуху запишут, а тебе это надо?

Циля Соломоновна рванула через огород к дому, злясь на бывшего попа по многим только ей известным причинам, как она думала. «Хоть бы грехи отпустил, леший хрен!».

– Вот, у меня теперь свидетель есть, – квакнула мать родная местных тимуровцев, – теперь тебе и иконку, и насилие…
– Заткнись, слушай и смотри!
– Не видала я, что ли…
– Смотри, дурила, – тут он наконец-то выудил запутавшуюся в рясе дощечку, которая не только крепко смахивала на иконку средних размеров, но и могла бы ею оказаться, если бы не то, что на ней было изображено. Взгляд начальницы от естественных причин, продиктованных самой природой, переместился с ширинки попа на дощечку, и сразу зрачки её карих глаз расширились до предела возможного, чего совсем не наблюдалось при рассматривании подозрительных пятен на штанах Моси. Она истошно испустила короткий визг, на что сразу отреагировала спрятавшаяся в кустах у дома Циля Соломоновна, не видевшая их целиком, кроме неясной спаренной тени на стенке перекошенного сарая: «Куда ж это он ей теперь влепил-то, христопродавец?».

И вот ужас: тимуровская мать снова упала на колени и последовательно уткнулась лбом, но уже не в бывшего попа, а в землю-матушку – кормилицу нашу, – став на четыре точки опоры, продемонстрировав при этом упражнении Мосе розовую как у поросёнка кожу на ляжках, просвечивающую сквозь колготы фирмы «Большевичка», и начала в голос отчаянно молиться! Циля скривилась в садисткой улыбке: «Во, так её, гноби, курву! Он сейчас и ей грехи отпустит, ирод!».

– А я тебе чего говорю, чувырла? Чудо!
– Dominus patris, spiritus sanctus… de mortus aut bene, aut nihil… divide et impera, matka boska! – скороговоркой застрочило начальство.
– А это чё ещё она там бормочет? – Циля почесалась в кустах. – Надо было магнитофон захватить, да кто ж знал…
– Точно, подруга, ни плохого нельзя о мёртвых, ни хорошего, да где там было… – поп из бывших тоже зашептал что-то молитвенное на иврите, плавно переходя на доходчивый: – Разделяй и властвуй, матерь Божия, Иисусе, блин… Да ты это латынь-то откуда… а? А-а, да-да, ну как же ж… не учёл…

Циля Соломоновна что есть мочи бросилась наутёк, ломая на своём ходу только что посаженные на грядке кусты крыжовника, голося на всё хозяйство «ПОМОГИТЕ, УБИВАЮТ!!!», разнося неясно какую весть до умов ревностных тружеников доильного аппарата и орала агропромышленной благодати Всея Республики, мирно выпивающих в теньке редкоштакетных заборчиков.

*  * *

Решением местечкового собрания коллективных хозяйственников, происходившего «на месте преступления», решили:

Первое. Отослать с курьерами – трактористом Василием Милославским и почтальоном Муратом Иосифовичем Абд Ар Рахмановым, – данную свыше в лице тов. Забухарского вероятную ценность в институт аномальных исследований при Эрмитаже в город-герой Ленинград с сопроводительным письмом, который обязался написать школьный учитель физкультуры, русской словесности и правописания сразу, как только выйдет из запоя.

Второе. Вынести благодарность тов. М.А. Вейценгольдту-Забухарскому за бдительность, проявленную при раскопках своего огорода в поисках вероятно оставшейся в живых трёхлитровой банки первоклассного самогона двойной очистки, и попросить у него очередное прощение за нанесённые ему оскорбления в физической форме с занесением сей благодарности в личное дело.

Третье. Вынести порицание в устной форме селянке Циле Соломоновне за паникёрские настроения и поклёп, и востребовать с неё оговоренный литраж в возмещение тов. Вейценгольдту морально-физического вреда.

Четвёртое. Проследить с пристрастием за выполнением решения собрания товарища Л.Х. Продавкину.

Пожалуй, всё.

Нет, не совсем. Долго ещё гудела станица, обсуждая произошедшее. Задавались одни и те же вопросы, сопровождаемые угощением, на которые, скромно потупившись и потирая пожелтевший фонарь под глазом, Мося с удовольствием отвечал:
– Ну что вы, братцы, я как только увидел это, то сразу понял – ЧУДО! Это ж надо. Лежит грязненькая такая, думаю, приколочу возле почтового ящика на заборчике, чтобы стакан было на что поставить, дыхнул, локтём потёр, а она обновилась. Вот! Чистенькая такая сразу стала, красивенькая, а на ней товарищ Сталин с нимбом вокруг чела! А вокруг все его апостолы… Что «не может быть»?! Сам всё видел, прости Господи! Так вот: вокруги его стоят Лаврентий, Феликс святой, Ягода… в общем, все двенадцать… ну-ну, и все имена на латыни под их ликами подписаны… а в тени спрятался хитрый Адольф!!!
В этом месте слушатели всегда замирали и крестились. Кто справа на лево, кто наоборот, но все сразу, почувствовав защиту Небесную, облегчённо вздыхали, выпивали, а затем очень осторожно подталкивали расстригу локтем в бок, чтобы не расплескал, и торопили:
– Ну не тяни, ну колись, а что там с Адольфом было?
– А с ним всё в порядке! Что с ним будет-то? Всё в поряде. Гад! А в тени что он делал? Кукиши показывал, сволота, и ржал… довольный такой! Ржал чего? А чё ему не ржать? Ну только одного не пойму, как же это во времена древние когда иконы писали, лики этих вот знали? Невероятно это всё!!!
– Ано-ма-ли-я, – растягивали благодарные слушатели и расходились по своим хатам, о чём-то мечтательно вздыхая.

    31 мая 2011

Views: 175