— Людмила Михайловна, как Вам прошедший недавно на Первом фильм к 80-летию со дня рождения Владимира Георгиевича? По-моему, пока что самый удачный из всех, что были до сих пор на российском телевидении…
— Я считаю, этот фильм настоящий документальный. Из всех, что я видела. Андрей Сысоев (автор сценария – прим. авт.) – он ведь беларус, когда-то уехал в Москву. Ну и вот образовалась такая команда, объединённая идеей создать настоящий фильм о «Песнярах». Думаю, все остались довольны. Они настолько глубоко проникли в детали… И описали правдиво, справедливо. Кстати, у них осталось ещё много материала, и, насколько я знаю, Андрею поступило предложение продолжать эту тему. Так что, надеюсь, мы увидим ещё фильмы…
— Да, очень хотелось бы. Жаль, что Леонид Борткевич уже не сможет принять в них личное участие… Когда Вы последний раз виделись с ним?
— Ещё до нашей последней встречи с Лёшей наш поэт Андрей Скоринкин сделал редакцию «Кургана». Концерт проходил в концертном зале «Минск» и был приурочен к 75-летию со дня рождения Владимира Георгиевича. В программу были приглашены Борткевич, Кашепаров, а первым отделением шла рок-опера в редакции Скоринкина, и он играл там главную роль. Вообще, его голос удивительно идентичен, настолько похож на мулявинский, интонации, даже тембр. Он с детства обожал Мулявина, его песни, «Крик птицы» поёт великолепно. Тогда мы и встретились: Лёнечка, Кашепаров, я. Ну, что я тебе скажу… Мы фотографировались в музее Владимира Георгиевича, на третьем этаже. И когда поднимались на третий этаж, я не могла понять, спрашиваю: «Лёнечка, что с тобой? Ты чего-то по одной ступеньке идёшь…» Меня даже охватил ужас, думаю, неужели он болен. Но он ничего не сказал конкретно о болезни, просто говорит: «Люда, я так болен, ты не представляешь. Ну, ничего, ничего, пойдём…». Это было пять, уже почти шесть лет назад. И больше мы после этого не виделись… На его постпесняровских жизненных этапах мы иногда встречались, что-то обговаривали. Знаешь, когда встретишься, всегда какая-то задушевность, теплота, такие воспоминания…что порой даже забываешь спросить: а что ты сейчас делаешь, чем занимаешься? Но, конечно, Лёшу тоже всегда интересовало то, чем занимаются его друзья. Мне в нём это очень нравилось. ОН, может, и не мог в силу каких-то обстоятельств каждому уделить внимание, но я знаю, что он думал о своих друзьях. Он очень впечатлительный, утончённый. У него, как бы это сказать тебе… столько вкуса, понятий. Он совсем не простой человек. С ним очень интересно общаться на абсолютно любые темы. Начиная от Земли и заканчивая небесами… Образование у Лёши, конечно, было шикарное.
— Сначала архитектурное…
— Архитектура – это раз. Это же нужно всё видеть в картинках, образно мыслить…
— Причём успел поработать в качестве архитектора.
— Да, да. И плюс ГИТИС. Он шёл туда не за дипломом. Почему у них и случился разрыв с Мулявиным: Лёша хотел учиться, а не просто получить диплом. Он если чем-то занимался, всегда целенаправленно, центробежно, если можно так сказать. То есть брался за какое-нибудь дело и доводил до конца. Мне это, конечно, очень нравилось. В общем, серьёзно относился к своей жизни. Ещё он был очень добрый человек. Помню, когда ушёл от первой жены – оставил всё. Говорит: «А мне не нужно ничего. Главное, чтобы им было хорошо». Знаешь, когда начинаются эти делёжки, суды…
— Ну да, сейчас это, к сожалению, модно.
— Он вообще этого не понимал! У него была любовь, красивая женщина. Но так получилось – влюбился в Ольгу Корбут… Их сын Ричард был на похоронах. И его младший, Кристиан, тоже. Ричард сказал примерно следующее: «Такой отец, как мой – это значит самый высокий отцовский дар. Так он умел со мной общаться…». Прекрасные слова. Понятно, что он пронесёт это через всю жизнь…
— А ведь ещё до «Песняров» Вы с Леонидом Борткевичем пели в «Золотых яблоках»…
— Прежде всего хочу сказать, что в «Золотых яблоках» ничего не перепевалось из песен, которые были, допустим, в репертуаре союзных исполнителей. Практически всё сочинялось своё. Ну, было немножко польского, к примеру, в конце какого-нибудь мероприятия могла прозвучать композиция Чеслава Немена. Ребята архитекторы все были. Сорокин писал стихи, музыку. Анатолий Волк, руководитель, также очень много сделал. Восхитительный человек… А музыка для него в то время стала самым главным в жизни, и он организовал «Золотые яблоки». Назывался ансамбль в честь Рэя Брэдбери, точнее, одного из его рассказов. Толя сам делал попытки сочинять стихи, или обращался к поэзии, например, Солоухина. Была у нас такая фирменная песня о волках: «Мы волки…».
— У «Ариэля» была своя версия на музыку Теодора Ефимова. Правда, позже.
— Да, а «Золотые яблоки» пели «Волков» ещё до «Ариэля». Это был 1968 или 1969 год… Понимаешь, мы, что ли, предвосхищали события. Идеи – они же все витают, и мы их подхватываем. Это же не так, что просто вдруг нечто взбрело в голову, нет, мы питаемся этим. То есть подобное притягивается к подобному. Так что наша основная задача была собираться на репетиции и работать, работать. Тут же сочинять. В общем, главное, творческий процесс. А я тогда закончила музучилище и приезжала из другого города, где работала по направлению. Среда, суббота, воскресенье у меня были выходные, и вот эти дни мы проводили вместе. Гнули мы немножко под «запад», любили хард-рок – тогда в основном все в рок ударились. Ну а если хард-рок, какой там любимый состав, догадайся…
— Либо Deep Purple, либо Led Zeppelin.
— Цеппелинов мы слушали как-то меньше, а вот Deep Purple, конечно, взахлёб. Собирались даже просто для того, чтобы послушать. Слушали, разбирали. Прислушивались к каким-то нюансам в вокале и так далее. В общем, это всё был поиск. Но о гастролях, само собой, речь не шла, нам никто их не делал.
— Но, тем не менее, выступали же на мероприятиях, вечерах?
— Конечно, играли по клубам, на танцах. Публика сходила с ума! Но, знаешь, что примечательно – это были не просто танцульки, а люди тоже собирались по интересам. Подходили, что-то спрашивали, интересовались. Кто-то приносил пластинки. Какая-то абсолютно живая обстановка…
— Слушаю и завидую. Уникальное, судя по всему, было время…
— Время было просто потрясающее. Потом, в каждом институте устраивали сейшены. Радиотехнический, политехнический… Были свои составы. Вот, кстати, Толя Кашепаров из политехнического. Причём не то чтобы это были соревнования, скорее музыкальные встречи. Ребята переходили из одного состава в другой. Аплодисменты… Народу собиралось! Ну и гоняли нас, бывало. За расклешённые штаны, которые мы умудрялись достать. Кто-то встречался с иностранцами, привозили пластинки, штаны.
— Ну да, рядом Польша.
— Ну, Минск ещё не так рядом, а где-нибудь в Гродно – там вовсю. Сейчас-то времена и законы изменились, а вот вспоминаю, двое моих знакомых ребят-музыкантов, которые были с этим связаны, получили семь лет. Вышли, когда уже ничего из этого не было запрещено. А возвращаясь к «Золотым яблокам»: Лёня настолько любил Анатолия Волка, считал себя его другом, что даже после смерти Анатолия он постоянно дружил с его сыном – звонил, интересовался, спрашивал, чем он мог помочь. То есть он был не из тех, кто исчезает навсегда. Много в нём было душевной теплоты. И сердце его было ни к чему не равнодушно.
— А это правда, что композицию «Готика святой Анны» Мулявин написал специально для Вас?
— Да, я должна была ехать на Всесоюзный конкурс артистов эстрады в Ленинград. Вокруг меня (в послепесняровский период) в филармонии организовывали состав. В Белоруссии, в Витебской области есть такое озеро Лосвидо (по-беларуски “Лосвiда”). Музыкальным руководителем был Александр Бурштейн, джазовый пианист, аранжировщик, суперстильный. А наш художественный руководитель Николай Григорьевич Дудченко, балетмейстер, немного переиначил и сказал: «Наш состав будет называться “ЛАСВИДА”!». Мы два года репетировали, но потом нас расформировали, хотя у нас полностью была готова программа. Настоящее шоу с танцевальным коллективом, и репертуар был замечательный. Вот там я пела и «Готику святой Анны», и «Малиновку»…
— Вы ведь первая исполнительница «Малиновки»?
— Вроде кто-то раньше исполнял, но, как говорится, не прозвучало. Что-то такое говорил Ханок. Кстати, я встретилась с ним на церемонии прощания с Леонидом. Я исполнила «Малиновку» на Всесоюзном телевизионном конкурсе «С песней по жизни». Вообще она была написана в стиле Стиви Уандера, такая, знаешь… «Малиновки заслыша голосок…» (поёт). Спела, и все заторчали. А потом Москва продиктовала по прошествии времени, что ей нужны «Сябры». И конкурс переиграли «по техническим причинам»… «Сябры» получили на один голос больше, чем я. На один голос! Хотя сейчас уже об этом смешно вспоминать.
— Увы, это обычное дело и на большой, и на малой сцене. С чем сам сталкивался не раз.
— Да-да.
— У «Песняров» я слышал всего одну запись «Готики». А Вы её записали?
— Я сделала запись на нашем Центральном радио и предоставила на конкурс, для выбора. Когда конкурс закончился, попросила вернуть мне запись. Мне сказали, что её не нашли. Таким образом, моя запись «Готики святой Анны» вообще пропала. Она у меня была единственная.
— Как раз хотел задать вопрос: всё ли вошло в диск, вышедший в 2010 году…
— Нет. Мы были всё время в поисках и «Готики», и «Малиновки». Ведь и «Малиновка» пропала. Хотя, может, где-то у кого-то и лежит. По поводу «Готики святой Анны» тоже могу сказать, что пела её по-другому. Историю о женщине, которую жгли на костре за то, что была умной. Их же жгли невесть сколько. А история создания такая. Я нашла стихи Максима Танка и предложила перед отъездом в Ленинград, на конкурс, нашему директору эстрадного отдела Ореховскому, Царство ему Небесное. Поскольку Владимир Георгиевич к тому времени со мной не общался, я попросила, чтобы Ореховский обратился к нему. Говорю: «Больше никто не напишет музыку к этим стихам, только он». Ореховский говорит: ну, я попробую. И через несколько минут приходит с Мулявиным, тот говорит: «Показывай стихи…». Прочёл. Потом, помню, бросил такую реплику: «Я даже для Ротару не пишу…». Ну, чтобы немножко меня, так сказать, приземлить. А я ему: «Ну что ж, придётся Вам написать для приземлённых…».
— Смело!
— Ну, я же всё-таки знала Владимира Георгиевича (Смеётся). Да. Короче, все мы улыбнулись втроём. И Мулявин сказал: «Да, стихи классные. Я напишу». И написал, спасибо ему. И спасибо Ореховскому за то, что привёл Мулявина. И тот пошёл, а мог ведь отказаться. Тем не менее, его всё-таки заинтересовало, что там за стихи. А Ореховский перед этим сам прочитал и сказал: «Ух ты, какая классная вещь! Песняровская…». А я сказала: «Я сначала сама её спою. Если он напишет…» (Смеётся).
— Всегда питал слабость к таким развёрнутым композициям. «Готика святой Анны», «Крик птицы»…
— Да, рок-баллада. А «Крик птицы» у «Песняров», я считаю, вещь более монументальная. «Готика» у них не получилась. В моём представлении, конечно. Они, по-моему, потом и прекратили её петь.
— Вы также работали с Анатолием Кроллом. Что запомнилось из того периода больше всего?
— Самое главное, что запомнилось и что было именно для меня важным то, что я в этом составе исполняла собственные песни. Это единственный руководитель, который был совершенно не зависим ни от кого. И репертуар был составлен так, как они представляли сами, и никто их не корректировал. Джаз уже, в принципе, не был запрещён. И это была самая высокая степень исполнения джаза, потому что там работали лучшие музыканты. Я очень хорошо туда вписалась, всем очень нравилась моя музыка, правда. И меня это так радовало… Я была безумно счастлива. Вообще, музыка приходит как озарение. Это просто потрясающе, когда она идёт, а ты не успеваешь записывать. А просто так я не пишу, хотя могу двадцать песен написать за день, мне это ничего не стоит. Но настоящие вещи я написала вот так…
— Тайна, которая никогда не будет разгадана. Откуда это приходит…
— Ты знаешь, всё передаётся по неким вибрациям. Ведь правильно было сказано, что вначале было слово. А я так думаю: это пришла музыка. То есть речь идёт об очень серьёзных вещах, я и своим ученикам говорю: как ты себе представляешь, что такое музыка? Это слово, а каждая буква состоит из мельчайших частиц, которые излучают свои волны. Так и образовалось Слово, но это Музыка. Почему поэзия так ценится – высокая, конечно, поэзия. Хотя очень хорошо, когда в принципе пробуют сочинять музыку и стихи, какие бы они ни были. Я это так приветствую… Потому что человек для этого создан.
— Вы любите преподавать?
— Да, меня это очень увлекает: надо передать свой опыт, свои знания. У меня даже собственная схема, по которой я работаю – ведическая. Это работа над головным звучанием, над звучанием каждого органа. То есть мы развиваем вибрации под теми слогами, которые произносим. Это большие тренировки, так же как йога. Плюс развиваем свою ауру, превращаем мышцы тела в воздух, как это делал Иисус, когда ходил по воде. Но он-то достиг, конечно, высочайших успехов! (Улыбается). А ещё часто говорю своим ученикам: думаете, я вас учу? Мы взаимно учимся. И я у вас тоже!
Visits: 171